Пустота в тишине

Не знаю, как они сошлись и что их связало, но в дальнейшем, мне кажется, удерживала больше всего привычка.

Оба учились на одном потоке. Он – Лёша Кондрашов – низкорослый, но коренастый, со сросшимися густыми бровями, неряшливый, всегда нечёсаный, всегда угрюмо глядящий в пол. Она – Алина – субтильная, с легко просматривающимися сквозь прозрачную кожу венами, с руками и ногами, которые можно обхватить пятью пальцами, и громадными, преувеличенными в три раза с помощью выпуклых архаичных очков глазами.

Кондрашов учился отлично, и я часто у него списывал. Никогда он мне в этом не отказывал: просто молча протягивал испещрённую подчерком-кардиограммой тетрадь. Как-то больше всего из признательности я позвал его в компанию. Зная его необщительность, думал, отговорится, но на удивление и в этом не отказал. С тех пор начал к нам захаживать.

На наших весёлых, а иногда и злых попойках он пил только чай, молчал и смотрел под себя, точно интересней всего в мире были его носки. Лишь иногда, когда кто-нибудь подвыпивший начинал говорить с жаром, Лёша поднимал глаза и долго смотрел на оратора, порой даже после того, как тот смолкал. Я заметил это потому, что приглядывался к нему: разительно он выделялся среди крикунов.

Позже, когда мы все уже были на старших курсах, Кондрашов привёл в наш ежесубботний кружок Алину. Один из моих приятелей наполнил пакетным вином стакан и с шутовской галантностью поднёс девушке. «Не буду», - шёпотом отказалась она. И без того шумная компания загоготала, а бледное лицо Алины контрастно стало пунцовым. Всё время Кондрашов и Алина промолчали в углу, держась за руки. Ушли рано. Мне показалось, обиделись. Кто-то уже в конце вечера вынес приторным голосом оценку Алине: «А она ничё, если снять очки!»

Обиделись или нет, но заглядывать продолжили. Непременно забивались в угол, она прятала свои беленькие пальчики в его широкую красную ладонь – только так обозначалась их связь, молчали и беззвучно пили чай.

После окончания курса Алина переехала к жившему одному Кондрашову. Из родственников у Алины была только деспотичная старуха. Подозреваю, что именно желание освободиться от гнёта толкнуло её на переезд: птичка выпорхнула. Старуха боялась остаться одна и учинила скандал. Вначале бабка сыпала упрёками и матом на собравшуюся уходить Алину в прихожей, пыталась выцарапать сумку. После, через две недели бабка заявилась и к Кондрашову. Тот открыл дверь и впустил. Старуха минут десять орала на Лёшу, называла тварью и, почему-то, педофилом, а Кондрашов молчал и смотрел, думал об Алине, сидящей в комнате на диване поджав ноги. Бабка ушла.

Зажили тихо. Вечерами Кондрашов читал книги, Алина смотрела телевизор – не избирательно, просто включала и смотрела, что попадётся. Пили чай на кухне – оба любили чай. Начали собирать коллекцию: целая полка наполнилась разных сортов чаем. Говорили мало. Говорить приходилось, когда собирались посмотреть вместе какой-нибудь фильм. Отчего-то на выбор фильма у них уходили часы – долго по отдельности думали, что посмотреть, потом долго спорили, чей вариант лучше. Цеплялись за это общее – кинопросмотр и заварку.

 Через год поженились.

Кондрашов позвонил мне. Для меня было неожиданностью увидеть на экране его номер.

- Придешь на свадьбу? – услышал я незнакомый голос знакомого человека.

- На какую свадьбу?

- На нашу с Алиной.

- Конечно. Приду!

Тогда меня поразила будничность тона Лёши. Но воссоздав в памяти его портрет, я решил этому не дивиться.

На свадьбе я встретил пару приятелей из нашей компании. Вначале беседа лепилась из всякой казёнщины. Но постепенно алкоголь поборол привнесённую разлукой отчуждённость, и мы разговорились. С шутками подметили, что Алина сняла очки. Очки теперь заменяли линзы цвета индиго. Неестественный цвет глаз дополнял её образ, окончательно превращая её в инопланетное существо.

- А всё-таки она недурна? – сказал, отхлебнув, мой старый знакомый.

- Увы, на ней свадебное платье, - усмехнулся я.

Это были картонные фразы. Мы оба понимали, что с такой как Алина мог быть только такой как Кондрашов.

Кондрашов себя чувствовал на торжестве неуютно – ёрзал на стуле, вертел в пальцах вилку. Казалось, вот-вот он сорвётся и убежит – он привык быть незаметным, «сидеть в углу», а тут его «выпихнули в центр». Больше всех на свадьбе накидался отец Лёши. Это был весёлый, разбитной мужик. Он ходил по гостям, обнимался, братался, танцевал, нелепо приседая. Несмотря на его весёлость, я бы не удивился, если бы он устроил драку, но, слава богу, обошлось без этого. Лёше от отца по наследству достались только сросшиеся брови, остальное ему дала мать. Она просидела всю свадьбу, изучая салат, лишь редко поднимала длинные, сделанные к случаю ресницы и опускала спокойный и долгий взгляд на куражащегося супруга.

После свадьбы молодые зажили, как и прежде, словно и не было никакого замужества. Днём – работа, вечером – выбор фильмов или кипяток с заваркой. Или и то, и другое.

Где-то через месяц между ними случилась ссора. Не знаю, как происходят ссоры между столь тихими, молчаливыми людьми. Наверное, в каждой из их голов засвербела мысль: «А ведь это надолго! А ведь это навсегда!», и мысль оказалась пугающей.  

Она уехала назад к бабке, а он остался один.

Бабка сильно постарела и размякла, приняла Алину со слезами, просила на коленях прощения, лепетала что-то о старости и о Боге. Поднимая старуху с колен, Алина ощутила жалость и отвращение, поняла, что долго здесь не пробудет. 

В первый день разлуки Лёша ничего не почувствовал. Пришёл с работы, поел и сразу лёг читать. Лишь только следующим вечером его охватила тоска. Его томило не то, что он не может увидеть Алину, а то, что у него отсутствует даже такая возможность, что при желании он не сможет ощутить своей ладонью её руку – этот хрупкий механизм.

На следующий день он не ел ничего – затосковал по-настоящему. Хотелось доподлинно знать, что приедет она пускай не сейчас, но хотя бы через месяц. Подумалось: «А носит ли она кольцо?»

Алина вернулась этим же вечером. Кондрашов уже был дома. Обрадовался, но не умел это выразить. Она, ничего не говоря, села смотреть телевизор. Лёша подсел к ней.

- Я рад, что ты вернулась, - сказал он, пытаясь заглянуть в неестественно синие зрачки.

- Я тоже.

- Хотел уж бежать за тобой.

- Почему не побежал? – встретила она его взгляд.

- Боялся, ты откажешься, и тогда это уже навсегда, - потупился Кондрашов.

Этот случай породил в Кондрашове страх утраты. Одиночество до Алины было привычкой, но теперь появилась и иная привычка – привычка к чужому присутствию. Привычки эти сосуществовали.

Страх потери поселился в Кондрашове надолго, и тот сознавал, что так просто не вышвырнет квартиранта. Но тут в мыслях наметился и выход – самый простой…

Как-то за чаем Кондрашов завел разговор о детях. Алина слушала и молчала, не выдавая ни единой эмоции. Тогда Лёша сделал прямое, несвойственное ему предложение. Алина также без эмоций согласилась, и они пошли смотреть фильм.

Но возник вопрос, как им жить с маленьким ребёнком в одной комнатке. Насколько это удобно… Они оба любят тишину, и вообще, ребёнку нужна детская. Решили продать квартиру и купить двухкомнатную.

Продажа и покупка затягивались. Нечто новое, суетное вносило неудобство в их жизнь. Но будущий ребёнок дал им новые темы – никогда они так много не говорили. Как-то на выходных решили прогуляться по магазинам – смотрели игрушки, детскую одежду, кроватки.

Через три месяца всё-таки всё срослось с куплей-продажей, настал черёд переезда. Переезд длился целую неделю – это было ужасное время. Всё раздражало и бесило. Кондрашов тяготился тем, что это его затея, чувствовал вину. Хотелось поссориться с Алиной, чтоб она высказалась, но она молчала, не давая повода. Алина тоже думала о ссоре, хотела разругаться на ровном месте и сбежать от этого переезда, но понимала, что всё равно вернётся назад.

Переезд закончился. Теперь надо было обживаться. Снова начали разговаривать. О всякой чепухе, расставляя мебель, после чашечки, статуэточки, вазочки, рамки с фотографиями. Говорили о том, как эти чашечки-статуэточки-вазочки лучше расставить, о том, как выплатить кредит, и сколько на то уйдет времени. Но вот всё было расставлено и всё оговорено.

В первый день после окончания переездной суеты Кондрашов пришёл домой позже Алины. Та уже сидела подле телевизора. Не вышла к нему. Его это как-то задело – неожиданно для него самого. Но чувство отлегло, пока он в одиночестве хлебал на кухне суп. Он зашёл в другую комнату, нашёл начатую книгу Драйзера и лёг читать. Она смотрела какое-то шоу по центральному каналу, он проникал в жизнь миллионера. Поздно вечером Кондрашов пошёл на кухню и там встретил её и уже разлитый по чашечкам чай. Он сел рядом и как всегда взял её руку в плен.

- Я рад, что ты у меня есть. Что мы вместе, - сказал он. Сам подумал, что слова прозвучали сухо.

- Я тоже рада, - сказала она. Коротко, не отрывая взгляда от окна.

Они попили чай и разошлись по комнатам.

На следующий день Кондрашов  уже без колебаний пошёл читать к себе. Алина смотрела у себя телевизор. Поздно вечером они снова уже неслучайно встретились на кухне за чаем.